- Виктор Иванович, вы в прессе «светиться» не любите, не балуете журналистов, поэтому расскажите немного о себе...

- Родился в семье военнослужащего. У родителей нас было трое, я оказался посередине: у меня есть младшая и старшая сестры. Сейчас родителей уже нет в живых. Когда умирала мама, я около полугода ухаживал за ней. Было очень тяжело - и морально, и материально. Она словно просила меня: «Сынок, помоги!» А я ничего не мог свыше того, что делал. С тех пор у меня словно образовался какой-то комплекс: я все спрашиваю себя, все ли сделал, чтоб спасти маму? Хотя понимаю, что я не Бог, не все в моей власти. Извините, но я как-то очень мрачно начал нашу беседу. Спрашивайте...

- Чем вы занимались в детстве?

- Детство прошло в Самаре, где я увлекался спортом. До сих пор убежден, что спорт дает очень многое человеку: про то, что он выковывает характер, я уже не говорю - это общеизвестно. Но уверен, что личность формируется посредством сверхусилий. Спорт прививает и более эмоциональное восприятие жизни.

- Какими же видами спорта вы занимались?

- Чем только не занимался - от футбола и легкой атлетики до горных лыж. Но у меня помимо спорта были и другие интересы.

- Какие?

- В детстве думал, что буду, как отец, военным. Поэтому и в армию так стремился - закончил сержантскую школу. Хотел в подводный флот, но меня не взяли. Отслужив в армии, пережил первую свою трагедию - потерял любимую девушку, она умерла. На этом эмоциональном фоне я вдруг понял, что вся моя сущность рвется к театру, к кино, она готова к этому. Тогда-то я и поступил в ГИТИС - мое желание стать актером было выстрадано.

- А разве в детстве, как принято почти у всех состоявшихся актеров, об этом вы не мечтали?

- Мечтал? Думаю, что нет. Хотя в художественной самодеятельности занимался. Очень серьезно переживал за своих героев.

- С чего началась ваша работа в кино?

- Со смерти. Мне вообще везло с этим в кино. Мои герои очень часто умирали.

- Кто-то подсчитал, что в кино вы умирали тринадцать раз. Это так?

- Да. Сначала умер мой монах Даниил из «Ярославны, королевы Франции». Потом умер профессор Мориарти... И так еще одиннадцать раз...

- Умирать в кино, на сцене - не страшно? Особенно при том, как глубоко вы входите в образ...

- Да, смерть - даже в кино - это все равно катарсис, потрясение. Но вместе с тем ты понимаешь, что смерть твоя условна. В самом слове «искусство» заложено его объяснение - искусственность.

- Ну, с вами «искусственность» все-таки плохо сочетается, как мне кажется. Про вас говорят, что на съемочной площадке человека по фамилии Евграфов нет, есть только герой...

- Нет, так нельзя сказать. Я действительно работаю всегда с удовольствием, работа для меня - отдых. Когда я выходил на съемочную площадку, мне не надо было напрягаться. Я уже как бы был там. Оставалось только произнести текст. Правда, при всей моей замечательной памяти - мог сразу запомнить целую страницу - уже вечером после съемок ничего не был в состоянии повторить. Потому что все отрабатывал на съемочной площадке.

- Вы от природы такой пластичный, каким оказался ваш герой Мориарти, или такой пластике можно выучиться?

- В ГИТИСе у нас была хороший мастер - Анастасия Федоровна Вербицкая. Она учила нас двигаться. Когда же готовилась та сцена борьбы профессора Мориарти и Шерлока Холмса, то Василий Ливанов не должен был участвовать в ней, но он решил сам сыграть в этой сцене. Мы импровизировали - я нападал, он защищался. Пластика Мориарти мне представлялась пластикой скорпиона - из этого я и исходил.

- Там были очень рискованные сцены: как я помню, вы стояли на самом краю обрыва. Вас как-то страховали?

- Нет, страховка была не нужна, я же не самоубийца! Мои движения были четко рассчитаны, я знал, что не упаду.

- Это от вашей второй профессии каскадера? Я знаю, что вы не только актер, но и каскадер... Как это получилось?

- Закончив ГИТИС, поехал в Ленинград, в ТЮЗ. Оттуда только-только ушел Георгий Тараторкин, игравший Гамлета. А я мечтал об этой роли. Но главный режиссер театра Зиновий Яковлевич Карагодский считал, что такую роль надо заработать - причем не столько талантом, сколько стажем. Словом, Гамлета мне не дали, у меня образовалось много свободного времени, и я решил заниматься в конно-спортивной школе, где учили различным трюкам.

- Там и освоили азы каскадерской профессии?

- Я сразу хочу сказать, что я не каскадер, а актер. Осваивал каскадерство, чтобы не чувствовать ущербности в своей основной профессии. Чтобы все необходимые трюки, если они нужны по роли, выполнять самому. Вообще-то, каскадеры и актеры, можно сказать, антиподы.

- Почему?

- Потому что в связке «актер - каскадер» первый всегда в эмоциях, в своем герое, его переживаниях. А трюки требуют автоматического режима. Там эмоции исключаются, каскадерство построено на точном и четком расчете. Никаких эмоций быть не должно, они исключаются, так как могут привести к трагедии.

- Но именно умение выполнять трюки и сыграло роковую роль в вашей жизни. Расскажите, что произошло?

- Я снимался в совместной с американцами большой картине «В империи орлов». Как каскадер. Отработал на площадке полгода, а потом из-за непрофессионализма сопостановщика и случилась та трагедия. Чтобы не вдаваться в детали, скажу лишь, что мне пробили левое легкое. Я получил рецидивирующий спонтанный пневмоторакс, который повторялся в течение последних лет шесть раз - я внезапно терял сознание. И каждый раз после такого приступа требуется оперативное вмешательство, а потом полгода восстановления. Пережил и клиническую смерть.

- Говорят, из-за внезапных обмороков вы даже стали постоянно носить при себе записку - кто вы, домашний адрес, необходимые телефоны...

- Учитывая сказанное, это вынужденная мера.

- Есть надежда, что вы полностью выздоровеете?

- Мне предлагают делать операцию, но при этом говорят, что гарантий нет. Врачи могут зашить поврежденную альвеолу, а могут и не зашить: требуется филигранная, микроскопическая работа. И большие деньги, чтобы эту операцию сделать. Я же в последнее время почти не работал: и сам болел, и за мамой ухаживал. Так что о дорогостоящей операции пока думать не могу.

- Что вы делаете, чтобы оставаться в форме, не раскисать?

- Главное не только в том, чтобы поддерживать себя в рабочем состоянии. Важнее не сломаться морально. Я говорил, что раньше много занимался спортом, качался, тренировался. Попытался делать это и после травмы - не получилось, мне сразу становилось хуже. Большие нагрузки были опасны. Выбрал другие способы: взялся за систему точечного массажа, за суставную гимнастику, занимаюсь укреплением сухожилий. А еще мне помогает живопись.

- Сами пишете или ходите по музеям?

- Сам. Меня распирала внутренняя, нереализованная энергия. Ведь с «Империи орлов» меня после травмы сняли, а нереализованная энергия осталась. В больнице я и стал писать картины - по собственному, придуманному самим способу, потому что краски мне были не по карману. Энергия, распиравшая меня, освобождалась через эти рисунки. Я рисовал, потом шел на берег Волги и сжигал свои работы. Мне казалось, что вместе с пеплом из меня выходит болезнь. Это продолжалось непрерывно три года.

- Но вы, надеюсь, не все сожгли?

- Нет, конечно.

- А сделать выставку не пытались?

- Вы знаете, время идет, свою актуальность рисунки постепенно утрачивают. Но главное - для того, что оформить только одну работу, требуется много денег. Такой возможности у меня сейчас нет. Гильдия актеров кино России выплачивает мне стипендию - тысячу рублей ежемесячно, но все эти деньги уходят только на лекарства.

- Имея такие проблемы со здоровьем, вы тем не менее как-то оказались в роли спасителя тонувшей девушки...

- Не люблю вспоминать эту историю, потому что сам оказался в дураках.

- Что это значит?

- События в жизни порой как в кинематографе... Я был на пляже у нас на Волге. Вдруг слышу крики: «Помогите!» Народу полно вокруг, но никто особенно не торопится спасать. Все только вглядываются, что же там происходит. Из-за своего состояния я тоже не очень в себе уверен. Но крики о помощи продолжаются, а на помощь ни-кто не спешит. И тогда я отдал стоящей рядом женщине свои очки, сказав ей, на всякий случай, куда и что сообщить, и пошел в воду. Доплыл до буйка, на котором повисла девушка. Вдруг как крупный план в кино: она отпускает руку и уходит под воду. Мне остается только хватать ее и плыть к берегу. Выхожу на берег, а там... телекамера. Оказывается, телевизионщики снимали передачу про спасателей, которых на месте не оказалось. Я просил телевизионщиков не показывать этот сюжет: ну кто поверит, что это не было разыграно, если даже сам себе я казался подсадной уткой?

- Возвращаясь к кино... У вас есть какие-то сожаления по поводу несделанного, несыгранного?

- Конечно! На самом деле я мало играл. Для меня эталонами являлись такие режиссеры, как Шукшин и Тарковский. Обоих уже нет. Знаете, когда умер Василий Макарович, я воспринял его смерть как смерть очень близкого мне человека. Несколько дней ничего не ел и не пил. Как мне хотелось работать с этим потрясающим режиссером! Один мой приятель познакомился с Шукшиным на картине «Печки-лавочки». Как-то в Москве Шукшин пригласил его к себе домой. Он и меня с собой звал, но я постеснялся прийти без приглашения: тогда был еще студентом. И свое будущее представлял так: закончу институт, получу диплом, приду к Василию Макаровичу и скажу: «Я мечтаю с вами работать...» Получилось все иначе. Когда он умер, я пошел к ним домой. Позвонил, дверь открыла Лидия Николаевна и спросила: «Вам кого?» Я постоял несколько секунд, повернулся и ушел. И до сих пор у меня перед глазами стоит эта картина: Лидия Николаевна, кто-то из девочек, слышно, как на кухне свистит чайник... И еще была стеклянная круглая ручка. Все это я раньше видел во сне. Да, это был мой режиссер...

- Чем вы сейчас занимаетесь?

- Работаю в школе исторического трюка «Коловрат». Наши ребята очень талантливы и очень многое умеют. Перед мастерством некоторых и Голливуд колени может преклонить. Мечтаю вернуться в кино. В последний год мне предлагали несколько ролей, но я отказался, так как не мог оставить маму.

- Вы много пережили. Есть ли у вас какой-то рецепт, как не потерять веру в себя?